Долгая командировка выдалась изматывающей, пахнущей чужими городами, бездушными отелями и бесконечными переговорами. Но у Артёма в кармане лежали два маленьких свертка, которые грели ему душу все эти дни. Для жены, Ирины, — изящная подвеска в виде капли, ведь он всегда сравнивал её слезы с драгоценностями, когда она трогательно расстраивалась из-за пустяков. Для сына, Максима, — редкая модель паровозика, о которой малыш лепетал перед его отъездом. Он срезал путь, летел домой на день раньше, представляя, как распахнется дверь, как навстречу кинется вихрем тепла и смеха его маленькая вселенная. Сюрприз. Он так жаждал этого момента — застывшей на лице жены радости, восторженного визга сына.
Тишина в прихожей была первой тревожной нотой. Не слышно было ни голосов, ни музыки, только гулкая, давящая пустота. Артём на цыпочках прошел в гостиную, и его сердце, еще секунду назад бившееся в предвкушении счастья, замерло, превратившись в комок ледяного свинца.
Картина, открывшаяся его глазам, была настолько чужой, такой неправильной, что мозг отказывался ее воспринимать. Ирина, его всегда ухоженная и спокойная Ирина, стояла посередине комнаты с растрепанными волосами, искаженным гримасой гнева лицом. Она трясла за плечико плачущего, захлебывающегося слезами Максима. На белом, нежном лбу ребенка синел страшный, чужеродный синяк. Маленькие ручки были покрыты алыми пятнами, будто от шлепков. Воздух был густым от крика.
— Ма-ам… — всхлипывал малыш, его тело содрогалось в рыданиях. — Мама Наташа… хочу к маме Наташе…
— Я тебе не мама! — ее голос был не криком, а скрежетом, визгом разрываемого металла. — Твоя мама Наташа, к ней и проваливай!
В этот миг что-то внутри Артёма сломалось. Окончательно и бесповоротно. Он не помнил, как оказался рядом, как выхватил сына из ее цепких, трясущихся рук. Максим инстинктивно вцепился в него, маленькие пальцы впились в пальто отца, мокрое от слез лицо прижалось к шее. Доверие, отчаяние, боль — все это он чувствовал сквозь ткань.
— Объясни. Немедленно. — Голос Артёма был тихим, но в его тишине звенела такая сталь, что Ирина вздрогнула и отшатнулась.
Сначала на ее лице мелькнул животный, дикий страх. Но уже через секунду ее черты стали мягче, губы дрогнули в попытке улыбнуться. Она пыталась надеть маску, ту самую, знакомую и любимую, но маска не прилегала, сползая, обнажая чужое, страшное лицо.
— Дорогой! Ты вернулся! — она сделала шаг к нему, но он отступил, прижимая к себе сына. — Я… я просто безмерно устала. Максимка все время капризничает, не слушается…
— Что с его лбом? — Артём говорил, не отрывая взгляда от синяка. — И откуда эти красные пятна?
— Упал, играл неосторожно. А это… это аллергия, наверное. На новое пюре. Я же говорила, Наташе нужно быть внимательнее!
Артём смотрел на эту женщину и видел ее впервые. Видел каждую черту, каждую морщинку, искаженную злобой, каждый жест, выдавленный неестественной игрой. Он смотрел на незнакомку, которая украла лицо его жены.
— Где Наталья? — спросил он, уже зная, что ответ будет ложью.
— Заболела. Лежит третий день. Я одна с ним, Артём, одна! Ты даже не представляешь…
— И поэтому ты кричишь ему, что ты ему не мать? — он перебил ее, и его слова повисли в воздухе, как обвинительный приговор.
Ирина попыталась выдавить слезу. Сжала кулаки, наморщила лоб. Но глаза оставались сухими и злыми. Слишком много подлинного гнева бушевало внутри, чтобы подделать отчаяние.
— Я просто сорвалась! — взмолилась она, меняя тактику. — Прости меня, пожалуйста! Это так тяжело — одной, без поддержки…
Артём не стал ничего отвечать. Он развернулся и унес сына в детскую. Его сердце разрывалось на части, когда он переодевал Максима в чистую пижаму, обрабатывал синяк. Мальчик не отпускал его руку, сжимая ее так, будто это был единственный якорь в бушующем море. Уложив его, Артём вышел в коридор и набрал номер.
— Наталья Борисовна, здравствуйте. Простите за беспокойство. Как ваше самочувствие?
— Артём Валерьевич? Спасибо, уже гораздо лучше. Завтра с утра буду на месте.
— Наталья Борисовна, — он сделал паузу, собираясь с духом. — Ответьте мне честно, как перед Богом. Как Ирина обращается с Максимом, когда меня нет дома?
Тишина в трубке была долгой, тяжелой, красноречивой. Он слышал ее прерывистое дыхание.
— Говорите. Я все должен знать, — тихо, но властно потребовал он.
— Она… она его не любит, Артём Валерьевич, — старушка прошептала, и в ее голосе слышалось страдание. — Как только вы уезжаете, она сразу передает его мне. Не играет, не читает, даже не разговаривает с ним. А он… он меня мамой зовет. Потому что другой ласки, другого тепла он не видит.
Артём закрыл глаза, прислонившись лбом к холодной стене. Как он мог быть таким слепым? Таким глухим? Он видел только то, что хотел видеть — красивую картинку счастливой семьи. Или не хотел замечать трещины, чтобы не разрушить свой идеальный мир.
Той же ночью, когда в доме стояла гнетущая тишина, а Ирина спала сном, казалось, невинного ангела, Артём совершил то, что еще несколько дней назад счел бы предательством. Он установил крошечные, почти невидимые камеры в детской и гостиной. Он временно переехал в гостевую спальню, солгав о возможном гриппе после командировки. Ложь давалась ему тяжело, но правда, которую он подозревал, была страшнее.
Наталья Борисовна вернулась. Ирина с нескрываемым облегчением сдала ей ребенка и умчалась по своим делам. А Артём, сидя в своем кабинете, наблюдал за жизнью своего дома через экран телефона. Он видел, как няня кормит Максима, смеется с ним, учит его новым словам. Видел, как его сын льнет к ней, как светлеет его личико. Потом пришла Ирина. Она на несколько минут взяла сына на руки, поставила перед телевизором с мультиками и ушла. Когда ребенок заплакал от скуки, она просто крикнула из другой комнаты, чтобы Наталья его «убрала».
Наступила кульминация его личного расследования. Артём заявил, что уезжает на два дня. На самом деле он снял номер в отеле в десяти минутах езды от дома. И смотрел. Смотрел до тех пор, пока у него не начинало темнеть в глазах.
Первый день: Ирина зашла в детскую на пять минут, бросила игрушку, не глядя на сына, и вышла. Второй день: Максим, играя, упал и расплакался. Вместо того чтобы утешить, Ирина набросилась на него с таким потоком ярости, что Артём содрогнулся. Она кричала, трясла его, а затем, четко и громко, прозвучал шлепок. Наталья Борисовна бросилась было вмешаться, но Ирина резко оборвала ее: «Не лезьте не в свое дело!»
Когда Артём вернулся «из поездки», его встречала прежняя Ирина — в роскошном вечернем платье, с безупречным макияжем, с сияющей, вымученной улыбкой.
— Дорогой, я так по тебе скучала! — она бросилась к нему, пытаясь обнять. — Максимка тоже, правда, солнышко?
Она взяла сына у Натальи, попыталась прижать. Мальчик инстинктивно отвернулся, потянувшись обратно к няне.
— Максим, иди ко мне, — позвал Артём, и его голос прозвучал как спасательный круг.
Сын радостно подбежал к отцу. Артём подхватил его, прижал так сильно, будто хотел защитить от всего мира.
— Наталья Борисовна, можете быть свободны. И спасибо вам за все.
— Но, Артём Валерьевич, еще так рано…
— Мы справимся. Отдохните.
Когда дверь за няней закрылась, Артём усадил сына в его стульчик, дал ему паровозик, привезенный из командировки. Мальчик увлеченно покатил его по столу.
— Ирина, нам нужно поговорить, — тихо сказал Артём.
— О чем, милый? — она подошла к нему, пытаясь поймать его взгляд.
Он молча достал телефон, нашел самую страшную запись и включил ее. На экране Ирина, его жена, орала на их сына, трясла его, ее рука со всей силой шлепнула по нежной коже.
Ее лицо стало похоже на гипсовую маску. Все краски сбежали, оставив лишь мертвенную бледность.
— Ты… ты следил за мной? — прошипела она.
— Я защищал своего сына. И наконец-то увидел тебя настоящую. Ты его не любишь. Ты никогда его не любила.
— Это неправда! — ее голос сорвался на визг. — Я просто не вывожу его капризы, я устаю одна!
— Хватит лгать! — впервые за весь разговор он повысил голос, и Ирина замолчала, пораженная. — Я видел и слышал достаточно. Собирай вещи. Сегодня же.
— Что?! Ты не можешь меня выгнать! Это мой дом!
— Наш дом. И да, могу. Брачный контракт, помнишь? При расторжении по вине одной из сторон, виновная сторона не получает ничего из совместно нажитого. Жестокое обращение с ребенком, зафиксированное на видео, — более чем веская вина.
Маска на ее лице окончательно треснула, обнажив озлобленное, хищное существо.
— Я заберу Максима! Суд всегда на стороне матери!
— С этими записями? С показаниями няни, которая видела все? Попробуй. Уверен, твоему адвокату будет очень интересно это увидеть.
Понимая, что козыри биты, Ирина попыталась сыграть на последних струнах.
— Я твоя жена! Мать твоего ребенка! Неужели все наши годы вместе ничего не значат?
— Жена, которая вышла за меня, потому что увидела мою кредитную карту. Мать, которая бьет и оскорбляет беззащитного ребенка. Нет, Ирина. Ничего не значат.
Она собирала вещи молча, зло, швыряя их в чемодан. Попыталась прихватить шкатулку с украшениями — Артём спокойно забрал ее из ее рук. Только личные вещи. Ничего, что было куплено в браке.
— Ты об этом пожалеешь, — прошипела она на прощание, стоя уже в дверях.
— Я уже жалею. О том, что не разглядел тебя раньше.
Развод прошел быстро и тихо, как и предполагал Артём. Ирина пыталась выторговать алименты на себя, долю в доме, машину. Он дал ей выбор: тихий, быстрый развод с небольшой, но достаточной суммой на обустройство, или громкий, позорный суд, где он обнародует все записи. Она, стиснув зубы, выбрала деньги. Подписала бумаги об отказе от родительских прав, получила чек и исчезла из их жизни.
Наталья Борисовна осталась. Официально — няней. Фактически — бабушкой, любящей, заботливой и настоящей. Артём пересмотрел свой график, стал работать меньше, проводя каждую свободную минуту с сыном. Он залечивал его детские раны своим вниманием, любовью, спокойствием.
Судьба подарила им второй шанс. Через три года Артём женился на Светлане, бывшей учительнице младших классов, которая растила дочку одна. Они познакомились в парке, их дети играли в одной песочнице. Она не знала о его состоянии, думая, что он просто заботливый отец, гуляющий с сыном в выходной.
Максим принял Светлану сразу, потянулся к ее тихой, искренней доброте. А когда у них родилась младшая дочка, он стал самым нежным и ответственным старшим братом на свете. Наталья Борисовна, теперь уже совсем седая, осталась в их большом доме, помогая не как наемная работница, а как любимая и почитаемая всеми бабушка.
Призрак прошлого напомнил о себе лишь однажды, спустя пять лет. Ирина появилась в его офисе без предупреждения. Постаревшая, но тщательно скрывающая это под слоем дорогой косметики, в норковой шубе, пахнущей деньгами и чужим парфюмом.
— Я хочу видеть сына, — заявила она без предисловий.
— У тебя нет сына, — холодно ответил Артём. — Ты сама от него отказалась.
— Я передумала. Он имеет право знать свою родную мать.
— Он знает свою мать. Светлана усыновила его два года назад. Юридически и по всем остальным параметрам.
Ирина дёрнулась, будто получила пощечину. Ее маска на мгновение сползла, обнажив боль и злобу.
— Как ты мог?! — вырвалось у нее.
— Очень просто. Ему была нужна настоящая мать. Та, что любит, а не играет в любовь. Та, что ночами сидит у его кровати, когда ему снится плохой сон.
— Я подам в суд! Оспорю это!
— Пожалуйста, — Артём спокойно развел руками. — Отказ от родительских прав, видеозаписи, показания няни — все сохранено в нескольких экземплярах. И, кстати, твой нынешний супруг, Сергей Викторович, он в курсе твоего материнского опыта?
Она побледнела так, что даже тональный крем не смог скрыть ее ужас. Ее третий муж, влиятельный ресторатор, искренне считал, что она не может иметь детей по медицинским показаниям. Правда стала бы для него не просто ударом, а крахом всего имиджа, который он так выстраивал.
Она ушла, не сказав больше ни слова. И больше никогда не возвращалась.
Максим рос счастливым, окруженный заботой и искренней любовью. Он знал, что Светлана — не та, кто его родила, но для него она была и оставалась самой лучшей, самой настоящей мамой на свете. Именно она научила его читать, кататься на велосипеде, не бояться темноты и верить в себя.
Однажды, когда он был уже подростком, он спросил отца:
— Пап, а та женщина… которая меня родила… почему она не осталась с нами?
Артём положил руку на его плечо и посмотрел ему прямо в глаза.
— Она подарила тебе жизнь, сын. Но мамой быть — это не только родить. Это любить, заботиться, отдавать свое сердце. Она оказалась на это не способна.
— Это я был плохим? — тихо спросил Максим.
— Нет, — твердо ответил отец. — Никогда, слышишь? Никогда не думай так. Некоторые люди просто не умеют любить никого, кроме себя. Это их беда, а не твоя вина.
Максим кивнул, обнял отца и пошел на кухню, помогать маме — Светлане — готовить ужин. В гостиной Наталья Борисовна, совсем седая, но с лучистыми глазами, учила младшую внучку вязать первый в жизни шарфик.
Это была обычная семья. Шумная, иногда уставшая, но настоящая. Где не было места маскам и фальшивым фасадам. Где любовь была не словом, а действием — в тепле вечернего чая, в поддержке в трудную минуту, в терпении и прощении.
А Ирина жила в другом, сияющем огнями городе. В ее распоряжении были богатый муж, роскошная квартира с панорамными окнами и безграничная кредитная карта. Детей он не хотел, и ее это вполне устраивало. Иногда, листая ленту социальных сетей, она натыкалась на случайные фотографии счастливых, улыбающихся людей с детьми и быстро пролистывала дальше.
У нее было все, о чем она так исступленно мечтала, живя в тесной коммуналке. Деньги, статус, признание в определенных кругах. И только по ночам, в полной тишине ее безупречной спальни, ее навещало призрачное эхо — плач маленького мальчика, который звал маму. Но звал не ее. Другую.
И она понимала, что это — та самая цена, которую она когда-то заплатила за свой блестящий мираж. И менять что-либо было уже поздно. Слишком поздно.
